Сочельник. На улице стоит трескучий мороз. Обледенелые деревья согнулись под тяжестью прозрачного льда, напоминая причудливые карамельные изделия. Сгорбленные по-стариковски ели то и дело похрустывают ветвями в свете ночных фонарей. Массивные клены застыли в холодных гладких латах и грустно роняют обломанные ветки себе под ноги на жесткую шершавую серо-белую корку из грязи и снега. Покрытые инеем парковые скамейки тихонько притулились под навесом из ветвей возле пустых жестяных урн. И фонари, нехотя одаривающие случайных прохожих своим тусклым светом, молча тянутся по аллеям сонного парка длинными белесыми леденцами с импровизированной бородой из сосулек. Но стоит выйти из этого пустынного темного царства, как в нос ударяет пряный запах выпечки: корица и ваниль заключили сегодня союз и витают в воздухе, фактически оккупировав все свободное пространство бакалей и булочных.

Из окон льется теплый желто-розовый свет. Бегают дети, ходят прохожие, туда-сюда проезжают экипажи, запряженные вороными лошадьми. Иной раз из трактира к ним наперерез выпрыгивает какой-нибудь хмельной мужичонка в рваном тулупе. И тогда лошади в испуге встают на дыбы. Перепуганные пассажиры вместе со свирепым извозчиком бранят почем зря незадачливую жертву обстоятельств и трактирной «паленой» водки. Возница не упускает случая стегануть пьяницу кнутом, чтобы в другой раз неповадно было. Быть может, шевельнется что-то в мозгу, и на Рождество одним трупом будет меньше. Хотя, сколько не учи – один черт, они гибнут под колесами экипажа. Судьба у них такая. Как ни крути.

Читать далее

На тарелке посреди круглого кухонного стола аппетитно расположилась дымящаяся яичница глазунья, а с краю две четвертованные жареные сосиски. С беконом в ближайших магазинах напряженно, поэтому приходится довольствоваться сосисками с гордым званием «Молочные». Рядом в небольшой круглой мисочке расположилась овсяная каша, сваренная на воде с ложкой гречишного меда. В зеленой кофейной чашке благоухает бодрящий черный кофе без сахара. Рядом с ним стоит и скучает большой стакан ледяного апельсинового сока. И куда же без теплой булочки с изюмом на синей тарелочке с каким-то восточным орнаментом. Эх, вкуснятина! Вот это я понимаю: настоящий американский завтрак русского человека в семь сорок утра. Но звонит проклятый будильник, и вся эта прекрасная картина скомкано лопается мыльным пузырем. Вместо нее появляется кусок подушки, край тумбочки и звенящий будильник «Слава» синего цвета. Ничего больше не остается, как подавить в себе желание швырнуть чудо техники об стену, и рукой нащупать его выключатель.

Читать далее

Я всегда любила снег. Белоснежный и хрустящий, он завораживает своим перламутровым блеском в свете ночных фонарей. Мертвый электрический свет не придает жизни и это, наверное, одно из достоинств бледно-желтого света ламп. В ночное время Зима должна быть именно такой: морозной, бездушной и безлюдной. Только я и хрустящий снег под ногами.

Из-под моста робко выглядывает скованная льдом река. Откуда-то издалека доносится шум автострады, гул зачумленного города и рокот одинокого трансформатора. Даже в свежесть морозного воздуха прокралась пара капель бензина. И, конечно же, заезженный каждым вторым писателем табачный дым – неотъемлемый атрибут любого литературного произведения о современном мегаполисе. Но это скорее прихоть изможденного плохой экологией организма, нежели намеренное действие деструктивного характера. Воздух и так отравлен, так что пара сигаретных гильз не сильно испортит положение.
Читать далее

Зима. За окном вовсю бушует метель. Острые осколки снежной трухи кружатся в воющем вихре, заметая улицы и дома ослепительной белизной. Хрустящая ледяная корка саваном расстелилась по безлюдному городу. Фонари и деревья похожи на заледенелое эскимо. Трамвай под окном по горло увяз в снегу, в его промерзшем насквозь салоне никого нет. Снаружи так же пустынно, только одинокий пешеход, похожий на призрака, идет сквозь метель мимо. Через пару мгновений он исчезает в снежном вихре, не оставив следа. Лишь вой и пронизывающий до костей ветер.

На подоконник намело средних размеров сугроб. Из оконной рамы нещадно сквозит, но сквозняк тут – дело давно привычное. Как наледь на стекле, как холод, с которым никак не справиться, как застывшая на пару часов котельная в подвале. Человек ко всему привыкает быстро. Вот уже и белые стены не так нервируют, как раньше. Длинные коридоры уже не кажутся обиталищем Минотавра, и Дедал с каждым днем все больше похож на дешевого шабашника с улицы новоделов. Нет того блуждающего страха. Запах хлорки стал обыденным, недоваренная овсяная каша на воде – амброзия, пища богов, а медперсонал – ангелы, сошедшие со страниц божественной комедии. Особенно после инъекции морфия: нестерпимая боль уходит на задний план, а перед глазами тысячами огней играет ранее неизвестный мне мир, полный ярких ослепительных красок. Сон, да и только.

Читать далее

Дирижабль «Zephyr» – это роскошь! Это изящная мебель из благородных пород дерева, это обильный слой позолоты на изогнутых дверных ручках, это шелк и бархат штор, это миловидные официантки, изысканная кухня и, конечно же, дорогой алкоголь. А по сути, это один большой воздушный Disneyland с блэкджеком и шлюхами класса «Люкс». И сервис соответствующий: все крутятся вокруг тебя, пытаются услужить, прогнуться, лишь бы ты был доволен. Через каждые десять минут тебе предлагают сигары, коньяк, девочку, не обремененную тяжелым поведением, игру в покер или партию в бридж с лучшими представителями высшего общества, лишь бы ты расстался с деньгами тут и только тут. Деньги тут батюшка Царь и единый Бог, объединивший народы! Наверно, поэтому здесь десять заповедей не в чести. У собравшихся есть свой свод законов, который заключается в названии десяти купюр разного номинала, идущего по возрастанию. И каждый желающий может попробовать стать царем и богом одновременно, лишь бы финансы это позволили. Не удивительно, что на дирижабле собирался исключительный в своей массе сброд всех мастей: тут и дворяне, и купцы, и торгаши низшего звена, и чиновники, и наркобароны, и аптекари. Приглашенные фотографы не успевают за своими магниевыми фотовспышками, а гости медленно, но верно слепнут под натиском импульсных фотоосветителей. То и дело кто-то роняет массивный фотоаппарат на пол, но окружающим не было до этого никакого дела – на место павшего героя становился добрый десяток его коллег. Бедолагу буквально затаптывают, и вот уже новая порция света вовсю слепит глаза.

Читать далее

Первый шаг всегда тягучий – он тяжелый и невыносимый, как любой первый шаг в принципе. Так и хочется сказать: «Закрой за мной дверь, я ухожу». Но только кому? Рабочий день давно закончился, и весь офисный планктон давно покинул этот склеп. По мановению часовой стрелки люди разбежались, словно крысы с тонущего корабля. Вокруг стало пусто и тихо. Лишь одинокий сквозняк радостно присвистывает, гуляя по незатейливому лабиринту извилистых коридоров. Лифт неспешно зависает на одном из этажей: раздался звонок, двери неслышно разъехались в разные стороны, мертвый свет электрических ламп привычно ударил в глаза и растекся бежевым саваном по полу. Повисло неловкое молчание. Карета подана! Осталось войти и нажать на кнопку. Еще есть время остановиться, но ноги сами делают решающий шаг. Что это – генетическая память или вредная привычка, не прошедшая с годами? Пока не ясно. Пальцы, повинуясь неведомому рефлексу, тянутся к кнопке. В запасе есть только минута, пока до механизмов доходят импульсы человеческой воли, и двери медленно захлопываются. Поневоле начинаешь себя чувствовать персонажем книги Харуки Мураками[1] – руки сами лезут в карманы в поисках случайно завалявшейся там мелочи, чтобы провести скрупулезный бухгалтерский подсчет. Хочется проверить себя и свою интуицию – сойдется дебет с кредитом или нет? Игра с самим собой, где победитель или проигравший только ты.
Читать далее

Большой толстый кот нежится на подоконнике. Он лежит, вальяжно развалившись в солнечной жиже, и наслаждается теплом.Из приоткрытой форточки приятно веет прохладой. Хорошо! За окном привычно бегают дети. В воздухе слышится «The Wall» группы Pink Floyd. «Hey, Teacher, leave those kids alone!» – громом гремит по округе, заглушая птиц и сигнализации автомобилей. Коты не слишком искушены в музыке, не знают английского, но, тем не менее, котам нравится мелодия – она набатом бьет по стеклу. Или это редкие дождевые капли нежданно стучатся?

Стоит перевернуться на другой бок, как перед глазами предстает старая советская кухонька. Совсем небольшая: маленький кухонный гарнитур польского производства двадцатилетней выдержки, стол, пара стульев, плита, мойка, стиральная машина и, конечно же, холодильник. Для кота холодильник – это страшное колдунство, полное разных ништяков и вкусняшек. Особенно сосиски. Но о них (сосисках) ни слова – солнечная ванна важнее.
Читать далее

Резкий порыв ветра с шумом распахнул форточку. Ночная сонная идиллия разбилась на куски, как ваза, которая только что находилась перед форточкой на подоконнике. Теперь это груда плавающих в воде черепков. Желтые лилии, подрагивая, беспомощно распластались на полу. Разлившаяся по полу вода в темноте была похожа на большое нефтяное пятно, оставшееся от ушедшего на дно танкера в бездонном океане.

В углу зашуршала большая жирная крыса. Ее красные глаза-бусинки внимательно уставились на дрожащие от сквозняка желтые лепестки. Крыса осторожно вынырнула из своего убежища, чтобы повнимательнее ознакомиться с интересной находкой. Резво перебирая лапками, крыса подбежала к разбитой вазе. Мохнатая длиннохвостая тушка привстала на задние лапки и принялась с энтузиазмом изучать цветок: рассматривать его, нюхать, трогать когтистой сморщенной лапкой. Горьковатый приторный запах растревожил обоняние и одурманил. Желтый цветок расплылся в кошачьей улыбке. Вода под лапками крысы незаметно загустела и стала липкой. Цветок начал покрываться радужной оболочкой, пока узкая щель зрачка зловеще не уставилась на крысу.
Читать далее

Ветер налетел неожиданно. Солнце скрылось за тучи, и первый осенний гром прорезал теплый воздух. Голуби вспорхнули в испуге ввысь, все дальше и дальше удаляясь от неприветливой городской романтики в сторону теплых стран. Хотя наступающая осень была слабым оправданием для вынужденной эмиграции, но все же, кто не успел — тот опоздал, а кто торопился — обрел временный покой на одном из лобовых стекол мчащегося автомобиля.

Воздух был пропитан сырой полуразложившейся палой листвой и разнообразными атмосферными выбросами, что незатейливо оседали масляными разводами на городских постройках из стекла и бетона. И чем ближе к центру — тем меньше бетона, и тем больше стекла, как Маркес заказывал.

Лужи отражали в себе стеклянное великолепие небоскребов, перевирая и искажая действительность. Жирные бензиновые пятна на дороге переливались всеми цветами радуги, разбавляя водную гладь луж на асфальте. Вот еще одно овальное зеркало Сведенборга хрустнуло под ногой и печально зачавкало. Тишину и безмолвие сменила медная труха духовых труб, что обильно сыпалась в воздух заунывной монотонной похоронной мелодией.
Читать далее